Фиалковый венец

Джефри Триз

11. ДЯДЮШКА ЖИВОПИСЕЦ

   - Я просто не знаю, Алексид, что с тобой делать!
   Леонт был очень рассержен. Он бросился на ложе рядом со столом, на котором был накрыт ужин, но не прикоснулся к еде. Его жена, Ника и Теон, почувствовав в воздухе бурю, замерли на своих табуретках. Алексид, который учился есть в полулежачем положении, как полагается взрослым мужчинам, приподнялся на локте и с беспокойством посмотрел на отца.
   - Не понимаю, на что ты тратишь свое время! Во всяком случае, не на атлетические упражнения.
   - Я много гулял, отец, и купался, и...
   - Он вовсе не бездельник, - заметила мать. - Но не могут же все наши сыновья отличаться на состязаниях.
   - Я этого и не требую! - Леонт наконец с неохотой принялся за еду.
   Скупо освещенную маленьким светильником комнату наполнили аппетитный запах жареной свинины. Они не слишком часто ели мясо, но сегодня ради праздника был принесен в жертву поросенок. Берцовые кости и немного жира были сожжены на алтаре, лучший кусок отдан жрецу, все остальное попало на кухню. "И надо же было, - думала мать, - чтобы Леонт именно сегодня вечером повстречал этого человека! Такой вкусный ужин - и никого он не радует!"
   - Я давно уже не надеюсь, что Алексид когда-нибудь прославится как атлет, - продолжал Леонт, - однако я полагал, что и он по-своему станет украшением нашей семьи. Но я, кажется, ошибся.
   - В чем же я провинился на этот раз?
   - В чем ты провинился на этот раз? Не смей мне дерзить, мальчишка!
   - Прости, отец, я не хотел...
   - В дни моей юности мы не смели задавать вопросы старшим. Мы помалкивали, пока нас не спрашивали. Ты набрался этих привычек от людей вроде Сократа. Наверно, ты опять вертишься около него, хотя я тебе давно это запретил!
   - Нет, отец! - с негодованием ответил Алексид.
   Не раз, завидев Сократа и его друзей на рыночной площади или в гимнасии, он готв был нарушить запрет, но привычка к послушанию всегда брала верх.
   - Сократ? - с интересом спросил Теон. - Это тот старик, который всегда богохульствует?
   - Да! - сказал Леонт.
   - Нет! - одновременно с ним воскликнул Алексид.
   Случись это в другое время, оба они, наверно, рассмеялись бы, но теперь только обменялись гневными взглядами.
   - А! - понимающим тоном произнес Теон. - Значит, он... этот... вменяемый богохульник.
   - Не вмешивайся не в свое дело, Теон! - Голос Леонта, однако, не был строгим: Теон недавно выиграл состязание в беге, и отец пока смотрел на его выходки снисходительно.
   Он снова повернулся к тому сыну, чье поведение радовало его гораздо меньше:
   - Только что по дороге домой я встретил Милона.
   - Я слушаю, отец.
   - Он говорит, что ты пропускаешь занятия, готовишь упражнения кое-как, на занятиях сидишь с отсутствующим видом, дерзишь ему.
   - Никогда не поверю, что Алексид может дерзить, - вмешалась мать. - Хотя, конечно, Милон ему не нравится.
   - Ну, а если ему скучно, - сказала Ника, зардевшись от собственной смелости, - значит, Милону следовало бы учить более интересно.
   - Ты кончила? - спросил Леонт, сердито хмурясь. - А теперь пусть он сам говорит. Я послал его к одному из прославленных афинских софистов именно для того, чтобы он научился говорить сам за себя.
   - Может быть, он и самый прославленный, но уж никак не самый лучший! - не сдержался Алексид. - Милон просто напыщенный краснобай и обманщик. И, что еще хуже, каждый год он плодит все новых точно таких же краснобаев и обманщиков - скоро от них в городе тесно станет. Разве ты не знаешь, что Гиппий тоже учился у него? А я не хочу быть таким. Но я никогда не дерзил Милону, чему бы он нас ни учил, я только указывал на его ошибки.
   - "Указывал"! Ты еще слишкм молод, чтобы кому-нибудь указывать. Твое дело - стараться изо всех сил, не лениться и запоминать все, чему тебя учат.
   - Отец, из меня же никогда не выйдет оратора...
   - А ты пробовал добиться этого? Во всякоом случае, вместо того чтобы в одиночестве шляться по горам, ты мог бы посещать все занятия, побольше упражняться и быть пчтительным с Милоном. Или я попроосту ошибся в тебе и мне надо смириться с мыслью, что один из моих сыновей будет никчемным неудачником вроде моего старика дяди? Видно, имя "Алексид" приносит несчастье!
   - Твой дядя Алексид очень хороший человек, - решительно заявила его жена. - Если он беден, то лишь потому, что всегда заботился о других, а не о себе.
   - Это вы про дядюшку Живоприсца? - спросил Теон. - Я его очень люблю.
   - К несчастью, - возразил Леонт, - в городе его уважают куда меньше, чем в этом доме. Надеюсь, что все мои сыновья добьются в жизни большего.
   Дети упрямо молчали. Они все любили старого дядю своего отца. Они давно уже прозвали его дядюшкой Живописцем, потому что он все дни проводил в гончарной мастерской, покрывая черным лаком готовые чаши и амфоры и выцарапывая по нему рисунки. Это прозвище шло к нему. "Двоюродный дедушка Алексид" звучало бы слишком сухо.
   - Как бы то ни было, - сказал Леонт, - если Алексид решил, что лень и небрежность помогут ему увернуться он занятий с Милоном, он заблуждается. Ему просто придется повторить все сначала. Я уговорил Милона - надо сказать, он был рад сделать мне одолжение, - взять Алексида в ученики и на будущий год.

   На смену осени подходила зима. Под свинцовыми тучами стаи журавлей летели в Египет. Потом начались дожди и свирепые ветры. Блестели омытые водой скалы, кружили в воздухе сухие листья, вздувшийся Илисс бурлил в лощине.
   - Скоро мы уже не сможем приходить в пещеру, - вздохнув, сказала Коринна. - Будет так холодно! Да и дни становятся такими короткими, что не успеешь прийти сюда, как уже надо торопиться домой, пока не стемнело.
   - Мы могли бы развести костер, тогда в пещере будет тепло.
   Они сидели скорчившись у выхода из пещеры и смотрели, как струи дождя хлещут по скрипящим на ветру ветвям.
   - Ничего, скоро опять придет весна, - утешила его Коринна. - А с ней и Великие Дионисии. Тебе надо собраться с силами и закончить свою комедию. - Я ее закончил.
   - Что? Ты сочинил и последнюю сцену?
   - И новые строфы хора вместо тех, которые мне не нравились. Я почти не спал ночь, все переделывал и переделывал их в уме.
   - Ах, вот почему ты такой бледный, как мелом вымазанный!
   - Да нет, я чувствую себя хорошо.
   - А как строфы хора?
   - Как будто ничего. Хотя теперь я не слишком в этом уверен.
   - Ну, так прочти мне.
   Алексид вытащил свиток и прочел стихи, в которые он вложил всю свою любовь к Афинам, всю гордость за них. Когда он дошел до заключительных строк, его голос дрогнул:
         Фиалковый венец наш город носит,
         И море синее - кайма его одежд.
   Коринна молчала очень долго, и Алексид уже решил, что стихи ей не понравились. Наконец она сказала совсем тихо:
   - Они прекрасны! Как, наверно, приятно чувствовать себя афинянином! Знать, что это твой родной город. Если, услышав эти строфы, зрители не... - Никакие зрители их на услышат, - с горечью перебил ее Алексид и свернул свиток. - Ее не примут к представлению.
   - Но почему, Алексид? Это же так хорошо - вся комедия, хочу я сказать. Неужели ты думаешь, что все остальные обязательно будут лучше?
   - Архонт ведь и в руки не возьмет комедию, написанную вчерашним школьником! Я просто дурак, что не хотел прежде взглянуть правде в глаза. Коринна внимательно посмотрела на него. Потом схватила за плечи и так встряхнула, что мокрые волосы упали ему на лоб.
   - Ты разговаривал с Лукианом! - строго сказала она.
   - Нет, с его отцом.
   - И ты рассказывал ему про нашу комедию?!
   - Конечно, нет! Я расспросил его обиняками. Он назубок знает все законы и установления. Он сказал, что молодому человеку нечего и надеяться увидеть свою комедию в театре. "Видишь ли, милый мальчик, - Алексид с невеселой улыбкой передразнил отца Лукиана, - архонт тратит на это общественные деньги и не должен забывать, что он отвечает перед... э... теми, кто его выбрал. Какой бы хорошей ни показалась рукопись ему, как... э... частному лицу, как должностное лицо он проявит величайшую осторожность и осмотрительность..."
   - Какая чепуха! - со злостью сказала Коринна.
   - Однако боюсь, что он прав.
   - Ты уверен? Наверно, можно найти какой-нибудь обходной путь.
   - Конечно, я могу спрятать рукопись на несколько лет и представить ее на состязание, когда мне исполнится двадцать один год. Все равно шутки у меня такие старые, что могут и еще полежать.
   - Перестань зубоскалить, Алексид! Ты говоришь так, будто тебе все равно.
   - Но ведь так и следует поступать тому, кто пишет комедии, - смотреть на все весело.
   К этому времени дождь уже перестал. Тучи разошлись, и вдруг все кругом озарилось бледным золотом осеннего солнца. Серая даль превратилась в сине-зеленое море. Над городскими кровлями встала лиловатая глыба Акрополя.
   - Посмотри, - сказала Коринна и вполголоса произнесла:
         Фиалковый венец наш город носит,
         И море синее - кайма его одежд.
   Она улыбнулась, и в глазах ее появилась глубокая уверенность.
   - Ты увидишь свою комедию в театре, - сказала она.
   Однако потом она призналась, что не имела ни малейшего понятия, как можно этого добиться.

   Через два дня она придумала план действий. Ей так не терпелось рассказать о нем Алексиду, что она решила перехватить его, когда он отправится к Милону, - зайти к нему домой она не решалась, опасаясь гнева его отца.
   Алексида она не встретила, но зато увидела Лукиана. Нетерпение взяло верх над осторожностью, и, подбежав к нему, она дернула его за хитон.
   - Лукиан! - окликнула она его, еле переводя дух.
   Он оглянулся, и в его блестящих темных глазах появилась досада.
   - Что тебе от меня нужно? - Мне необходимо поговорить с Алексидом! Ты ему это передашь?
   Лукиан смерил ее взглядом, и, хотя его красивое лицо оставалось непроницаемым, ей показалось, что она без труда читает его мысли: нежелательное знакомство... девушка, да к тому же бедная чужестранка... следует оградить своего лучшего друга...
   Однако после некоторого колебания тот ответил:
   - Хорошо, я ему передам.
   - Спасибо тебе!
   - Ну... мне пора. Я и так опаздываю. - И, нервно оглянувшись по сторонам, багрово покрасневший Лукиан поспешил дальше чуть ли не бегом. Коринна вернулась в харчевню, решив никуда не отлучаться, пока не придет Алексид.
   - Нечего шляться без дела, - такими словами встретила ее мать. - И не торчи во дворе. Зачем это ты надела свой праздничный желтый хитон? Сразу его замажешь. Иди-ка переоденься и берись за работу, нечего даром есть хлеб.
   - Ну хорошо, хорошо.
   Коринна подчинилась с большой неохотой. Не потому, что не любила помогать матери стряпать - кухня зимой была очень уютным местом, - но разве приятно будет, если Алексид увидит ее в лохмотьях, красную от жара печки, с сажей на носу? Однако Горго не терпела, чтобы ей перечили. Казалось, утро никогда не кончится. Но вот тени во дворе стали совсем короткими. Приходили и уходили какие-то люди. Заслышав шаги, Коринна спешила обтереть лицо и осторожно выглядывала за дверь, но Алексида все не было.
   Последнее разочарование постигло ее уже пред самым обедом. В кухню заглянул богато одетый раб. Он спросил Горго, а потом важно указал на своего хозяина, оставшегося в дворике. Горго опытным глазом сразу оценила дорогой плащ и щегольские сапожки и поспешила навстречу гостю, вытирая руки о передник.
   - Ты хочешь меня видеть, господин?
   - Да. Если тебя зовут Горго.
   - Это мое имя, господин.
   - Гм! Ну, я заглянул в твое не слишком-то благоуханное заведение потому, что хочу устроить пир и слышал, будто ты одна из самых искусных поварих в Афинах. Говорят, ты знаешь сиракузскую кухню и всякие тонкости. Горго просияла:
   - Уж я постараюсь угодить господину! Я прожила в Сиракузах шесть лет, и, хоть не мне это говорить, я...
   - Довольно, довольно! - Он остановил ее изящным жестом, сверкнув перстнями. - Постарайся, любезнейшая, ты об этом не пожалеешь. Ты можешь позаботиться и о развлечениях для моих гостей - ну, там, музыка, танцы... - Уж положись на меня, господин! Я подыщу для тебя самых лучших флейтисток и акробаток. Вот Хлоя - не только танцует, но и жонглирует просто на диво; а такой акробатки, как Праксилла, ты нигде не найдешь - просто не понимаю, как это у нее все получается, я бы так не смогла... Ну, правда, она потоньше будет... - Горго вся заколыхалась от смеха, и ее маленькие глазки превратились в узенькие щелочки.
   - Ну, довольно. Я полагаюсь на твой выбор. Не присылай старых уродин, но и не завывай, что красота - это еще не все. Как-то у меня на пиру была флейтистка, очень красивая, но она не умела взять ни одной верной ноты... - Тут он заметил в дверях Коринну и указал на нее тростью. - Это одна из твоих девушек?
   - Моя дочка, господин. Уж она-то умеет играть на флейте, как... - Тут Горго осеклась, заметив яростный взгляд Коринны. - Только очень уж она робка. Да и молода к тому же. Я ее еще не пускаю играть на пирах. - Горго обычно не стеснялась говорить неправду, но на этот раз она солгала с большой неохотой.
   - Жаль, - заметил молодой человек. Затем он сообщил, в какой день он думает устроить пир и сколько гостей позовет.
   - А как твое имя, господин?
   Тут у входа показался Алексид. Увидев Коринну, он улыбнулся ей.
   - Гиппий, - ответил молодой человек, который стоял спиной ко входу.
   Ни он, ни Алексид еще не заметили друг друга.
   Гиппий! Ну конечно же, самодовольный щеголь, которого Алексид передразнил в театре! Тот самый, которого так ловко высмеял Сократ, тот самый, который, как думает Алексид, поддерживает тайные сношения с изгнанным заговорщиком Магнетом!.. Коринна не стала терять времени. Она сделала знак Алексиду скорей спрятаться. Он сначала не понял, а потом, сообразив, в чем дело, мгновенно исчез за углом дома, словно кролик в норе.
   Гиппий удалился важной походкой в сопровождении почтительного раба.
   Горго набросилась на Коринну с упреками:
   - Упустить такой выгодный случай! Другая-то мать не смотрела бы на твои капризы! Вот с такими богачами и надо ладить! А от твоего мальчишки что толку? Небось его отец в жизни не задавал этакого пира...
   - Замолчи же, мать! - в ужасе умоляла Коринна: к ним, улыбаясь во весь рот, подходил Алексид.
   Горго удивленно уставилась на него, а затем, не сказав больше ни слова, исчезла в кухне.
   - Ловко я от него увернулся! - воскликнул Алексид. - Лукиан сказал, что ты меня искала.
   - Да! - Коринна подбежала к нему, забыв, что ее нос, возможно, весь в саже. - Я кое-кого расспросила, - зашептала она взволнованно. - Ты знаешь, сколько лет было Аристофану, когда он написал свою первую комедию? Не больше, чем тебе! А предложил он ее под чужим именем... у него был друг актер, и вот он...
   - Но у меня же нет друзей-актеров!
   - А при чем здесь это? Лишь бы он был афинским гражданином.
   Алексид задумался.
   - Кого бы я мог попросить? Не всякий согласится выдать за свою комедию, которую сочинил мальчишка.
   - А Ксенофонт? Он ведь хотел, чтобы кто-нибудь написал такую комедию.
   - Может, он и согласится - ради Сократа. Но ведь он сам хочет заниматься литературой...
   Пожалуй, к нему все-таки обращаться не стоит.
   - Ну, подыщи кого-нибудь другого. Твой отец может попросить своих друзей.
   Алексид прикусил губу.
   - Нет, - сказал он твердо, - с отцом я об этом говорить не буду. Он только рассердится, что я тратил свое время на пустяки.
   - Ну конечно, если тебе вовсе и не хочется, чтобы твоя комедия...
   - Нет, хочется. Я просто думаю... Знаю! Я поговорю с дядюшкой Живописцем.

   Сразу же после обеда Алексид отправился к своему двоюродному деду. В этот час послеобеденного отдыха в гончарной никого не было. Но старик, как и ожидал Алексид, сидел в углу и с увлечением занимался своей обычной работой.
   - Дядюшка! Я к тебе за помощью.
   - Ну что ты еще натворил? - Старший Алексид поднял на него добрые голубые глаза, но тут же снова опустил их на большой кратер <большая чаша, в которой смешивали вино с водой>, который стоял перед ним.
   Он уже покрыл чашу черным блестящим лаком, а теперь принялся проводить внутри нее тонкие линии, вновь обнажавшие красную глину. Черта за чертой - и вот уже за нимфой в развевающихся одеждах погнался веселый сатир. Алексид стоял и дивился уверенности, с которой его дед выцарапывал фигуру на вогнутой поверхности чаши. Нельзя было заметить ни единой погрешности. На блестящем черном фоне красиво выделялись все мельчайшие детали: глаза, пальцы на руках и ногах. До чего искусен дядюшка Живописец! Как же можно называть его неудачником, когда он уже пятьдесят лет покрывает вазы и амфоры такими вот прекрасными рисунками и, наверно, нет ни одного города на Средиземном море, где не нашлось бы изделия, побывавшего в его руках!
   - Рассказывай же, - подбодрил его старик, принимаясь отделывать второго сатира, который вдруг стал чуть-чуть похож на его внука в минуту буйной веселости.
   Алексид рассказал ему о своих затруднениях.
   - И, если ты согласишься, - закончил он, - это будет самый удачный выход.
   - Удачный? - Дядюшка Живописец подправил копыта сатира, его косматые ноги и красиво изогнутый хвост. - Но ведь я никогда нечего не писал. Я только и умею, что подписывать имена на вазах - кто где изображен.
   - Да я не об этом. Тебя ведь тоже зовут Алексид, а прадедушку звали Леонтом, так что ты Алексид, сын Леонта, как и я сам.
   - Очень неприятное совпадение.
   - Какое же это совпадение? Старших сыновей всегда называют в честь деда. Отец был старшим, вот его и назвали Леонтом.
   - Но я-то тебе не родной дед.
   - Конечно, а я - не старший сын. Мать назвала меня в твою честь, потому что жалела, что у тебя нет своих внуков.
   - Твоя мать всегда была доброй девочкой, - заметил дядюшка Живописец, и на чаше появилась еще одна нимфа, стройная и красивая, - точь-в-точь жена его племянника в молодости.
   - Так ты позволишь поставить на моей комедии твое имя? - просил Алексид. - Это ведь только для виду. Ее же все равно не примут.
   - Ну уговорил. Ради нее. - Одно ловкое движение руки, и по обнаженным плечам нимфы рассыпались длинные кудри.
   - Спасибо тебе, дядюшка Живописец!
   Алексид пришел в такой восторг, что принялся обнимать старика, и тот смог вернуться к работе, только пригрозив внуку, что выкрасит ему нос черным лаком, если он немедленно его не отпустит.

12. АРХОНТ-БАСИЛЕВС

   - А сколько времени, - вкрадчиво спросил Милон, - должна длиться хорошая речь в Народном собрании?
   Алексид очнулся от задумчивости и сообразил, что вопрос обращен к нему.
   - Восемь дней, - ответил он машинально.
   Все вокруг захохотали, а старый софист подошел к нему и сказал со злой усмешкой:
   - Да неужели, Алексид? Позволю себе заметить, что к концу такого срока слушатели несколько устанут даже от твоего прославленного красноречия.
   Ученики захихикали.
   - Прошу... прошу прощения. Я, наверно, задумался.
   - Я так и предполагал. А о чем, мы лучше спрашивать не будем. Ну, так продолжим...
   "Восемь дней", твердил про себя Алексид. Уже восемь дней ожидания - и кто знает, когда оно кончится? Восемь дней назад комедия была передана архонту-басилевсу. Быть может, именно сейчас этот почтенный муж сидит над развернутым свитком, громко хохочет, забыв о соблюдении достоинства, и даже не глядит на другие свитки, лежащие у его ног!
   Ах, если бы! Но, конечно, это несбыточная мечта. У архонта есть и другие дела, кроме чтения комедий. Ведь он второе лицо в Афинах. Недаром он зовется басилевсом - этот титул восходит к седой старине, когда городом правили цари - басилевсы. Ему подведомственно все, что имеет отношение к религии, - от судов над нечестивцами и богохульниками, вроде того, на котором присутствовал Алексид, до религиозных праздников. Весенние Дионисии были только одним из таких праздников, а отбор комедий для них - лишь частью необходимых приготовлений.
   Да и как бы то ни было, убеждал себя Алексид, почему он вдруг выберет "Овода"? Ему предстоит прочесть множество комедий, а отобрать он должен только три. И одна из них уж наверняка будет аристофановской. Ведь народ очень любит его комедии и он так часто побеждал на состязаниях, что архонт просто не посмеет его обойти... Значит, для "Овода" останется только два возможных места, а не три...
   - Итак, заметьте, - монотонно говорил Милон, - когда вам приходится писать речь заранее, вы должны знать, сколько строк надо написать, чтобы она продолжалась час, а сколько - чтобы она продолжалась два часа или три. Сколько примерно надо написать строк для обычной речи, произносимой в Народном собрании? Сколько строк, Алексид?
   - А... э... две, - растерянно ответил Алексид, подпрыгнув от неожиданности.
   - Гм! Две строки? Не коротковато ли? Теперь ты впадаешь в другую крайность. Не будешь ли ты так любезен сочинить и написать речь, которую подашь мне завтра, и не в две строки, а в двести? Темой возьми "Народное собрание считает, что молодежь должна внимательнее слушать наставления старших".
   - Хорошо, - ответил Алексид, подавив тяжелый вздох.

   Один день сменялся другим. Алексид совсем измучился от ожидания. И ему не с кем было поделиться своими тревогами.
   Домашним никак нельзя сказать, что он подал архонту комедию. Эту тайну он не решался доверить даже Лукиану. Кроме него самого, она была известна только двум людям - дядюшке Живописцу и Коринне. Но дядюшка Живописец не принимал все это всерьез. Он даже не прочел комедии и видел в ней просто мальчишескую причуду, которая скоро будет забыта. А с Коринной он почти не виделся. Последнее время Горго встречала его уже не так приветливо, как раньше, и, хотя в ее кухне было по-прежнему тепло, от нее самой так и веяло холодом.
   - И чего ты водишься с этим мальчишкой! - ворчала она на Коринну. Он болтает с тобой, будто ты ему ровня, а ты по глупости задираешь нос. Смотреть противно! То ли дело важные господа вроде Гиппия! С ними сразу знаешь, как себя держать.
   Но Коринна была не очень согласна с этим. Она не забыла рассказов Алексида, Гиппий водил странные знакомства с людьми вроде Магнета, с изгнанниками, которые не смеют показываться на улицах Афин при свете дня. Как бы не пришлось ее матери когда-нибудь пожалеть, если она будет слишком привечать Гиппия!
   - Хоть бы ты перестала ломаться! - продолжала ворчать Горго. - Пошла бы вместе другими на какой-нибудь его пир с своей свирелью. И тебе было бы хорошо, и мне. Совсем ты меня не жалеешь! А я-то работаю с утра до ночи, рук не покладая. И ведь выросла, кажется, а все никак образумиться не может, бегает по горам, словно коза какая-нибудь!..
   - Я ведь не отказываюсь работать. Только скажи, что надо, и я все сделаю.
   - И будешь своей заносчивостью отваживать от нас гостей, гордячка ты эдакая? Нет уж, спасибо, по хозяйству мне и рабыня поможет, да и толку от нее будет больше, чем от тебя. А взялась бы ты за ум, так своей флейтой могла бы хорошие деньги зарабатывать. Ты ведь и не дурочка, и всему обучена, не в пример мне, так престала бы ты только упрямиться, и, глядишь, ни одна флейтистка с тобой не сравнилась бы. Видеть не могу, как ты сама себе жизнь портишь. Вот тебе и весь мой сказ.
   Коринна пожала плечами и поспешила уйти. Она все больше и больше ненавидела харчевню. Вот будь у нее отец, жизнь была бы совсем другой! А Горго почти ничего о нем не рассказывала - говорила только, что он умер, когда она была еще несмышленой крошкой. Горго вообще не любила вспоминать прошлое, да и неудивительно: она ведь была замужем три раза, то и дело переезжала из города в город и всегда путала, где и когда что случилось. Коринна еще маленькой девочкой как-то спросила, были ли у нее братья и сестры, и мать ответила: нет, Коринна ее единственное дитя. Но много лет спустя Коринна услышала, как мать, болтая с соседкой о детях, вдруг сказала: "Вот и мой сыночек, когда родился..." Коринна, конечно, потом спросила ее: "Так, значит, у меня все-таки был брат? А что с ним случилось? Он умер?" Горго как будто растерялась, а затем ответила: "Да, деточка. Он и жил-то всего два денька. Потому я о нем никогда и не говорю". Коринна сказала со слезами на глазах: "Я... я не знала". И теперь, когда мать была с ней резка или начинала ворчать, она всегда вспоминала этот их разговор и терпеливо сносила попреки. Ведь Горго лишилась сына, а родители всегда любят сыновей больше, чем дочерей.
   Теперь они с Алексидом могли встречаться только в пещере. А зимой это была нелегкая прогулка, но уж лучше помокнуть под дождем и померзнуть, чем совсем не видеться.
   - Если бы могли хоть костер развести! - как-то пожаловалась Коринна.
   - Ну что ж, давай попробуем. В следующий раз я принесу углей в горшке. Хворосту кругом много. Если сейчас сложить его в пещере, то он успеет высохнуть.
   - А если я сумею утащить что-нибудь из кладовой, то мы даже сможем состряпать ужин!
   - Почему мы только не подумали об этом раньше!
   И они тут же принялись собирать хворост. По каменоломне разнесся хруст ломающихся сухих веток. Коринне и Алексиду давно уже не было так весело, как в этот день.
   В следующий раз Алексид, как и обещал, принес с собой горшок с раскаленными углями.
   - Как приятно! - вздохнула Коринна, прижимая озябшие руки к его теплому глиняному боку.
   Алексид высыпал угли аккуратной горкой на пол пещеры, лег рядом и принялся их тихонько раздувать, а потом положил на них прутья и еловые шишки.
   - А вот дуть-то следовало тебе, - сказал он, еле преводя дух и посмеиваясь.
   - Почему это?
   - Потому что ты привыкла дуть в свою флейту и у тебя это получилось бы лучше.
   - Я буду стряпать для тебя, разве этого недостаточно?
   - Смотря что у тебя получится, - шутливо проворчал он.
   Костер горел прекрасно. Сквозняк вытягивал дым куда-то в глубину темного прохода, и вскоре Коринна уже раскалила на огне гладкий камень и выливала на него жидкое тесто, которое тут же превращалось в хрустящие лепешки.
   - Ну как, хорошо? - спросила Коринна, когда, покончив с угощением, они расположились поудобнее возле догорающего костра.
   - Очень! Вот если бы я еще знал, как кончится дело с комедией...
   - Может, мне сходить завтра в храм Диониса и принести ему жертву, чтобы он тебе помог? - предложила она. - Правда, много я дать не смогу - ведь у матери не попросишь, - но...
   - Спасибо, Коринна. Только пользы от этого не будет.
   - А почему? Он же покровитель театра, и это его праздник...
   - Я не об этом. Правда, Сократ, говорит, что в положенное время следует приносить жертвы. Но не для того, чтобы выпрашивать милости для себя.
   - Да ведь жертвы только для этого и приносят.
   - Пойми, если боги все-таки существуют, они же не дети и не польстятся на подарки. Уж если они есть, то они должны быть куда справедливее и неподкупнее людей. И в таком случае Дионис захочет, чтобы для его праздника отобрали лучшие комедии, а не те, чьи авторы не поскупились не жертвоприношения.
   Однако переубедить Коринну ему не удалось. В глубине души она продолжала считать, что молитва и маленькая жертва не испортили бы дела, а, наоборот, могли бы сократить срок мучительного ожидания. Поэтому она решила, что на следующее же утро на восходе солнца она прольет на землю немного вина и тихонько попросит Диониса поторопить архонта и не упустить одну из лучших комедий, какие когда-либо ему предлагались. Трудно сказать, помогла ли ее просьба, но, во всяком случае, на другой день произошли всякие неожиданные события.

   - Нет, нет, милая, мне нужен не обед, а Алексид.
   Семья как раз кончила обедать, когда в комнату, где они всегда ели в холодные зимние месяцы, торопливо вошел дядюшка Живописец. На его бородатом лице было написано беспокойство.
   - А ты уверен, что ты уже обедал? - с улыбкой повторила мать Алексида.
   - Да-да! То есть нет... То есть я не хочу обедать. Мне нужно только поговорить с Алексидом во дворе, если вы позволите.
   Дядюшка Живописец был вне себя от волнения, и Алексид торопливо соскочил с ложа.
   - Можно я выйду с ним, отец? - с тревогой спросил он.
   - Что еще натворил этот мальчишка? - подозрительно спросил Леонт, внимательно посмотрев на сына.
   Дядюшка Живописец с трудом овладел собой.
   - Он ничего не натворил, Леонт. Откуда ты это взял? Мне просто надо поговорить с ним. Я хочу, чтобы он мне помог. У меня... у меня одно затруднение...
   - А я не могу тебе помочь?
   - Ну что ты, что ты! Зачем тебе беспокоиться, Леонт? Но вот если бы Алексид ненадолго пошел со мной... а то и на весь день...
   - Иди, иди, Алексид, - сказал с улыбкой Леонт. - Помоги деду.
   Когда они вышли, старик сказал со стоном:
   - Ну и попал же я из-за тебя в беду! Да если бы я только мог предположить...
   - Что случилось, дядюшка? Ты из-за... из-за комедии? Куда мы идем?
   К этому времени они уже шагали по улице.
   - Мы идем к архрнту-басилевсу, - сказал старик тоном глубокого отчаяния.
   - К архонту-басилевсу? - Сердце Алексида подпрыгнуло от радости, но тут же тревожно сжалась. - Это значит... что он догадался?
   - Одни боги знают, что это значит! А я знаю только, что ко мне пришел раб и казал, что архонт-басилевс хочет меня видеть. По поводу моей комедии. "Моей комедии"! Как будто я ее хотя бы читал! Не говоря уж о том, что я ее не писал. Что я ему скажу? - В голубых глазах старика застыл ужас.
   - Ты сначала послушай, что скажет тебе он, дядюшка. Постарайся его провести.
   - Провести? Провести архонта-басилевса?
   - Я тебе помогу...
   - Очень благородно с твоей стороны! Очень великодушно!
   Алексид ласково погладил его руку.
   - Если дело обернется плохо, ты прямо расскажи обо мне. Я во всем признаюсь.
   - Ну, посмотрим, посмотрим. - Дядюшка Живописец уже несколько оправился от испуга. - Что гадать, пока мы еще ничего не знаем... Да, ты прав, надо сначала его послушать. А я уж постараюсь не выйти из своей роли. - Он усмехнулся. - Вот видишь, я уже заговорил, как заправский актер. "Не выйду из своей роли" - так ведь?
   - Ты молодец, дядюшка! - со смехом заверил его Алексид.
   - Дядюшка Живописец гордо расправил плечи.
   - Нам надо решить, как именно сыграть эту сцену, - сказал он. - Нет, ты только послушай: "сыграть эту сцену"! Оказывается, это вовсе и не трудно - выбирать актерские слова, а?
   - Да, но не стоит чересчур уж перегибать палку.
   Они приблизились к общественному зданию, где архонт-бвсилевс и его помощники вершили дела государства. Оставалось только решить, как вести себя там.

   Архонт-басилевс оказался величественным стариком, но в его глазах пряталась смешинка. Когда они вошли, он встал, здороваясь с ними.
   - Алексид, сын Леонта? - спросил он.
   - Да, почтеннейший архонт, - ответил дядюшка Живописец с уважением, но и с достоинством. Он не стал кланяться, так как архонт, в конце-то концов, был таким же гражданином Афин, как и он сам, и архонтом его выбирали только на год.
   - Так садись же. А кто этот юноша?
   - Мой внучатый племянник. Он... он мне кое в чем помогает.
   Дядюшка Живописец сел напротив архонта, а Алексид стал рядом с ним, настороженно прищурившись.
   - Признаюсь, - заметил архонт, поглаживая бороду, - прочитав комедию, я решил, что ее писала более молодая рука.
   - Более молодая? - удивился дядюшка Живописец. - Ах, да! Более молодая, чем моя, хотел ты сказать.
   - Разумеется. Надеюсь, ты не сочтешь мои слова за обид, - я знаю, что старость не мешает писать хорошо. Ведь Софокл создавал великие трагедии и тогда, когда ему было уже за девяносто. Однако писать он начал еще молодым. А ты, Алексид, мне кажется, уже не в тех годах, когда человек впервые представляет свою комедию на театральные состязания.
   - Было бы сердце молодо, почтеннейший архонт!
   В глазах архонта промелькнула улыбка.
   - А твое сердце, по-видимому, полно юного жара. От души поздравляю тебя. Читая "Овода", невозможно дать его автору больше двадцати лет.
   - Ну, я еще не так дряхл, как ты, кажется, думаешь.
   - Отнюдь, отнюдь! Но, - продолжал архонт более серьезным тоном, - прейдем к делу. Я никак не могу решить, допустить твою комедию или нет. В ней, разумеется, есть недостатки...
   - Само собой, - согласился дядюшка Живописец, по мнению Алексида, слишком уж охотно.
   - Однако она обладает и незаурядными достоинствами.
   - Очень лестная похвала!
   Алексид застыл и только надеялся, что архонт не посмотрит на него и не заметит, как он покраснел.
   - Когда я ее читал, мне показалось, что некоторые вещи будет не так-то просто показать в театре. Вот, например, корову.
   - Корову? - с недоумением повторил дядюшка Живописец.
   - Ну как же, дядюшка, - поспешно вмешался Алексид. - Та смешная сцена, когда овод кусает корову и она начинает брыкаться и бегать взад и вперед.
   - Вот-вот, - сказал архонт. - Как, по-твоему, можно будет это показать?
   Дядюшка Живописец не знал, что и ответить. В его глазах опять появился испуг. Заметив, что он дергает себя за бороду и что-то невнятно бормочет, Алексид поторопился сказать:
   - Дядюшка думал накрыть двух человек большой пятнистой шкурой. Переднему сделать маску с рогами, а второму - хвост...
   - Так я и задумал! - подхватил дядюшка Живописец. - Вот смеху-то будет!
   - Гм!.. По-твоему, это может получиться?
   - Ну конечно, - горячо выкликнул Алексид. - В позапрошлом году в театре показывали кентавра - двух человек, прикрытых одной шкурой.
   - Неужели? - спросил архонт, бросив на него проницательный взгляд. Я не присутствовал на тех Дионисиях - я командовал триерой... <триера - древнегреческий военный корабль с тремя рядами весел> Гм, гм...
   Архонт задумчиво поглаживал бороду, и Алексид боялся даже дышать. Сумеют ли они обмануть его? Эти ласковые глаза были очень проницательны. И, конечно, они могут стать строгими и суровыми. Архонт привык разгадывать козни политических интриганов и лукавство чужеземных послов. Так неужели они с дядюшкой Живописцем сумеют его провести? Алексида вдруг охватил ужас пред собственной дерзостью. Почему, почему они сразу во всем не признались? Но в таком случае комедия не была бы допущена к представлению. Пусть она даже и понравилась архонту, он все же не решится оскорбить афинян, предложив им комедию, написанную безвестным мальчишкой. Вдруг архонт поднял голову и снова обратился к дядюшке Живописцу.
   - Вот еще одно трудное место, - сказал он медленно. - Выход египетского раба в третьей сцене.
   - Ну... конечно...
   - Ах, дядюшка! Почтенный архонт, вероятно, спутал твою комедию с какой-то другой! - многозначительно воскликнул Алексид, наклоняясь вперед и предостерегающе хмуря брови. - В твоей комедии нет никакого египетского раба! Ведь так?
   - Конечно, нет, - раздраженно отозвался старик. - Я как раз это и хотел сказать. Нет в ней никакого египетского раба. А ты меня не перебивай.
   - Значит, я ошибся, - любезно сказал архонт. - И неудивительно - ведь мне пришлось прочесть десятка три комедий. - Он внимательно посмотрел на Алексида. - Твой внучатый племянник, кажется, неплохой помощник. Комедию он как будто знает немногим хуже тебя самого.
   - Я ее записывал, - объяснил Алексид скромно. - Глаза у дядюшки уже не те, что прежде.
   - Что ж, - сказал архонт. - Я хотел задать тебе еще несколько вопросов, но, пожалуй, будет лучше, если мы обойдемся без них. - Он встал, показывая, что разговор окончен. - Я думаю, вы оба понимаете, что мне все равно, написал ли комедию дряхлый старец или... - тут он с улыбкой взглянул на Алексида, - или совсем мальчик. Но афиняне поручили мне выбрать, а они, как вам известно, народ обидчивый.
   - Ну конечно, конечно, - добродушно отозвался дядюшка Живописец, хотя он не имел ни малейшего понятия, принята комедия или нет.
   Алексид облизнул пересохшие губы.
   - Это... это значит, что комедия никуда не годится, что она отвергнута?
   - Вовсе нет, милый юноша. Она достойна быть представленной на празднике. Я не вижу причин, которые могли бы этому помешать, и, - тут по его лицу снова скользнула улыбка, - не хочу их видеть. - Он повернулся к дядюшке Живописцу, глядевшему на него с изумлением и тревогой. - Тебе сообщат имя твоего хорега и каких актеров я тебе выделю. Актерам плачу я, но твой хорег оплатит хор и возьмет на себя все другие расходы. Тебе же, разумеется, надо будет вести репетиции и позаботиться об остальном...
   - Мне? Но, боги...
   - Если хочешь, можешь также сам сыграть какую-нибудь роль, - любезно предложил архонт. - Вероятно, твой внучатый племянник будет незаменим на репетициях. Он сумеет вспомнить все, что ты забудешь, и не сомневаюсь, покажет себя весьма изобретательным в любых затруднениях.
   - Почтеннейший архонт, я...
   - Желаю тебе удачи. И... до свидания.
   Дядюшке Живописцу и Алексиду оставалось только уйти, что они и сделали.

13. ДЯДЮШКА ЖИВОПИСЕЦ СТАВИТ КОМЕДИЮ

   Старший Алексид посмотрел на младшего и во второй раз за этот день горестно воскликнул:
   - Ну и попал же я из-за тебя в беду!
   Алексид же чуть не плясал от радости.
   - Дядюшка, но ведь это чудесно! Разве ты не понял? Он же принял ее!
   Мою комедию! Ее покажут на празднике Дионисий! Ущипни меня, вдруг это мне только снится?
   - Я бы тебя с радостью не только ущипнул! - Дядюшка Живописец почесал в затылке. - Что же нам теперь делать?
   - Как - что? Репетировать комедию.
   - Опомнись! Да разве мы сумеем? Я же в этом ничего не смыслю!
   - Зато я смыслю!
   - Вот ты и репетируй! - И дядюшка Живописец сердито заковылял прочь, громко стуча по земле, чтобы дать исход гневу.
   Алексид догнал его и принялся уговаривать:
   - Ну, дядюшка, актеры же и слушать не захотят мальчишку!
   - Конечно, не захотят - они, наверно, умнее меня.
   - Неужели ты теперь все испортишь? Ведь тебе надо будет просто повторять то, что я скажу.
   - Надо мной будут смеяться все Афины! - ворчал старик. - Мне проходу не дадут. "Сочинил комедию - это он-то! А когда ты сочинишь еще одну?" Вся моя жизнь переменится. Я никогда не искал славы - занимался потихоньку своим делом, и ладно, а что теперь будет? Мне до самой смерти придется играть чужую роль.
   - Только до Дионисий! После праздников, если комедия понравится зрителям, мы откроем тайну, и тебя больше не будут тревожить.
   - Если она будет одобрена! Ну, а если не будет? Тогда нам ради архонта придется держать язык за зубами.
   Алексид смущенно кивнул:
   - Да, получается, словно мы кидаем монету: выпадет богиня - я выиграл, выпадет жертвенник - ты проиграл.
   Дядюшка Живописец вдруг остановился, стукнул палкой о землю и сказал с неожиданной твердостью:
   - Я иду к архонту и все ему расскажу!
   - И комедию не допустят к представлению!
   - Ты можешь через несколько лет подать ее еще раз, от своего имени. И дядюшка Живописец, повернувшись, решительно зашагал обратно.
   Алексид кинулся за ним и дернул его за плащ.
   - Я не могу ждать несколько лет, - сказал он умоляюще. - "Овод" устареет, он написан специально для этих Дионисий.
   - Это меня не касается, - отрезал дядюшка Живописец и, побагровев, ускорил шаг.
   Алексид прибегнул к последнему средству:
   - Мать так огорчится...
   Старик остановился.
   - Твоя мать? Почему?
   - Ну, ведь она очень обрадовалась бы, если бы узнала, что я написал комедию, которую допустили к представлению. Каково же ей будет узнать, что все шло так хорошо, а ты под конец взял да и испортил дело!
   Дядюшка Живописец постоял в нерешительности, повернулся, вновь стукнул палкой о землю и пошел в сторону своего дома.
   - Очень уж ты похож не свою мать, - буркнул он.
   - Как так?
   - Вот она тоже всегда умела заставить меня поступить по-своему.

   На обратном пути они договорились, что пока не станут посвящать в свою тайну никого из родных.
   - Мне, конечно, неприятно обманывать твоих родителей, - ворчал старик, - да только есть кое-что еще неприятнее...
   - Что?
   - Обманывать всех остальных и знать, что твои мать и отец видят это.
   И старику пришлось скрепя сердце принимать поздравления изумленных родственников и соседей.
   - Просто не верится, дядя! - сказал Леонт.
   - Я всегда знала, что дядюшка Живописец человек очень одаренный, хотя вы этого и не замечали, - укоризненно проговорила его жена.
   - Молодец, дядюшка Живописец! - кричал Теон, прыгая вокруг него. - Ты ведь пустишь меня на репетицию, правда?
   - А меня даже в театр не пустят, - уныло вздохнула Ника.
   - Мы все очень гордимся твоим успехом, господин, - сказал Парменон с фамильярностью старого слуги.
   Дядюшка Живописец совсем растерялся под этим градом похвал и расспросов, но все же не забыл обратиться к Леонту с просьбой, чтобы он разрешил Алексиду пропускать занятия у Милона, если мальчик будет ему нужен на репетициях. Леонт, конечно, не мог отказать старику, а Алексид решил про себя, что будет "нужен" дядюшке каждый день.
   Алексиду было немножко досадно слышать, как дядюшку Живописца хвалят и поздравляют, - ведь все эти лестные слова по праву должны были бы говориться ему. Сам же дядюшка, как только немного свыкся со своей ролью, быстро вошел во вкус и забыл недавние тревоги. Без малого семьдесят лет родные считали его неудачником, и вот теперь он обнаружил, что купаться в лучах славы - довольно приятное занятие. Алексид не стал ему мешать и чуть ли не бегом направился в харчевню, чтобы поделиться новостью с единственным человеком, который знал всю правду.
   Коринна как раз выходила из дверей, неся на голове пустой кувшин. Она чуть не уронила его, когда Алексид, схватив ее за руку, начал бессвязно рассказывать о случившемся.
   - Как это замечательно, Алексид! - Ее лицо просияло от радости. Оглядевшись по сторонам, Коринна добавила:
   - Проводи меня до источника. Мать ведь ждать не любит... Ах, как я рада! И, по-моему, твой дядюшка просто прелесть.
   - Еще бы! То его терзают страхи, то он вдруг приободряется, и тогда ему уже нравится делать вид, будто он сочинил комедию. Одним богам известно, как мы проведем все репетиции так, чтобы никто не догадался!
   Тем временем они подошли к источнику Коринна подставила кувшин под струю, вырывавшуюся из львиной пасти. Прозрачная вода с журчанием наполнила кувшин, и Коринна, грациозным движением поставив его себе на голову, выпрямилась и повернулась, чтобы уйти.
   - Если бы я могла тебе как-нибудь помочь! - сказала она.
   - Ты и так мне очень помогла, - ответил он горячо. - Без тебя я, наверно, никогда не кончил бы "Овода".
   На следующий день было официально объявлено, что на празднике Дионисий будут показаны комедии Аристофана, Эвполида и Алексида. Каждому из них был назначен хорег, оплачивающий все расходы. Эта обязанность возлагалась по очереди на всех самых богатых граждан Афин: каждый из них должен был либо оплатить театральное представление, либо снарядить военный корабль.
   Расходы по "Оводу" должен был нести богач Конон. Когда дядюшка Живописец услышал об этом, лицо его вытянулось.
   - В чем дело? - спросил Алексид. - Ты знаешь о нем что-нибудь плохое?
   - Не-ет, но лучше бы нам назначили кого-нибудь другого.
   - Но почему?
   - Ну... - Дядюшка Живописец растерянно поскреб в затылке. - Это трудно объяснить. Видишь ли, Конона весельчаком не назовешь. Он редко бывает в Афинах... а в театр не заглядывал уже много лет...
   - Вот оно что! - Алексид досадливо нахмурился: вряд ли от Конона можно было ждать большой помощи. - А где он живет?
   - У него имение под Колоном, и он его почти не покидает. Говорят, он живет скромно, словно простой земледелец, но денег у него, должно быть, много. Ему ведь принадлежат серебряные рудники.
   - Значит, он скряга?
   - Да нет, пожалуй. В былые дни он даже славился своей щедростью. Но последние годы он живет в деревне настоящим затворником, и никто о нем толком ничего не знает. Кроме, конечно, - тут дядюшка Живописец весело усмехнулся, - государственного казначея.
   - Какая таинственность! Нам надо будет сходить к нему?
   - Ну, он-то, во всяком случае, не явится в город, чтобы повидать нас.
   И вот в этот день вазы остались неразрисованными, а два Алексида вышли за городские ворота в поля, озаренные неярким солнцем. Был один из тех прозрачных зимних дней, когда обнаженные ветви деревьев кажутся особенно черными на фоне синего неба и одетых снегами горных вершин. Над темной вспаханной землей с резкими криками кружили белые чайки.
   Наши путники миновали небольшой храм, прошли через знаменитую соловьиную рощу, теперь, правда, безмолвную, и спросили у пахаря, где им найти Конона.
   - Конона? - повторил он и ткнул большим пальцем через плечо. - А вы идите вон по той дороге - по той, которая ведет к фиванской границе. Имение его в пяти стадиях отсюда. Только застанете ли вы его дома... и как он вас встретит... Ну, да сопутствует вам удача!
   - И правда она нам как будто понадобится, - пробормотал Алексид.
   Эти пять стадиев показались им очень длинными. Дядюшка Живописец, запыхавшись, остановился и тяжело оперся на палку. Он вдруг вспомнил, что к фиванской границе от Колона ведут две дороги. Может быть, они пошли не по той, которую имел в виду пахарь?
   - Слышишь? - сказал Алексид. - Нас нагоняет какой-то всадник. Спросим у него, правильно ли мы идем.
   Стук копыт становился все громче, и вот на фоне синего неба и бегущих облаков над гребнем крутого холма, с которого они только что спустились, возник всадник и тотчас остановил своего коня, как будто удивившись при виде путников. Он был высок и худ, лицо его казалось высеченным из камня, а серый жеребец был словно создан из мрамора, шелка и огня. У Алексида перехватило дыхание: на секунду ему почудилось, что перед ним возник из земли сам Посейдон, бог - укротитель коней.
   Незнакомец собирался было повернуть коня и ускакать, но, когда дядюшка Живописец окликнул его, он во весь опор промчался по обрывистому склону и остановился рядом с ними.
   - Так ведь и убиться недолго, - заметил дядюшка Живописец, поглядывая на опасную крутизну.
   Всадник бросил на старика внимательный взгляд и, по-видимому решив, что возраст дает тому право говорить все, что угодно, ответил с сухим смешком:
   - Если человек не боится смерти, ему ничто не грозит. Я в этом не раз убеждался. Вы сбились с дороги?
   - Да я и сам не знаю, - ответил дядюшка Живописец. - Мы ищем имение Конона...
   - Я Конон.
   Алексид с интересом взглянул на всадника. Он был моложе дядюшки Живописца, но гораздо старше Леонта. Теперь, когда он приблизился, стало видно, что его обветренное лицо изрезано глубокими морщинами. В далекие дни молодости он, вероятно, был очень хорош собой. Даже теперь его лицо хранило следы благородной красоты.
   - Я Конон, - повторил он еще более резко и перебил их, едва они начали свои объяснения. - Я знаю. Архонт-басилевс прислал ко мне утром гонца. Сколько вам нужно?
   - Ну... э... видишь ли...
   - Вопрос скорее в том, - смело вмешался Алексид, - сколько нам могут дать.
   Конон в первый раз поглядел на него внимательно. Его голос стал чуть мягче.
   - А кто ты такой? Для его сына ты как будто молод. - И он вопросительно посмотрел на дядюшку Живописца.
   - Нет, нет, - торопливо ответил тот, - я не был женат и, к моей большой печали, никогда не имел сына.
   - Считай себя счастливцем. Твоя печаль могла бы оказаться куда горше, - мрачно заметил Конон.
   Воцарилось неловкое молчание, и дядюшка Живописец, чтобы как-то прервать его, начал длинные и довольно бессвязные объяснения:
   - Это мой внучатый племянник. Он помогает мне с комедией... У него очень ясная голова... и я взял его с собой потому, что на его память можно положиться, а я с годами что-то забывчив становлюсь...
   - Это, пожалуй, не такая уж большая беда, как ты полагаешь, - сказал Конон, думая, как показалось Алексиду, о чем-то своем. Но потом, взяв себя в руки, он продолжал:
   - Вы пришли издалека. Так отдохните у меня в доме, и мы обо всем там поговорим.
   Он повернул коня, и они пошли рядом. Чтобы нарушить неприятное молчание, Алексид похвалил жеребца, и Конону это было, очевидно, приятно, хотя на его угрюмом лице не появилось даже тени улыбки.
   - Чем же еще заниматься в Колоне, как не разведением лошадей? - заметил он. - Ведь, если верить легенде, впервые лошадь была объезжена именно здесь, и селение было названо в честь человека, который сделал это. Загородный дом Конона был довольно велик и стоял на южном склоне скалистого холма. Над его кровлей простирались ветви могучего орехового дерева, дальше тянулся фруктовый сад - ряды старых, корявых яблонь, а обвитая сухими виноградными лозами деревянная решетка весной, по-видимому, превращалась в красивую беседку. Но больше всего понравился Алексиду ручей, кипевший и бурливший в узкой расселине.
   Конон спрыгнул с коня, бросил уздечку удивленному рабу и провел своих гостей в комнату, которая обогревалась маленький жаровней, полной раскаленных углей. Сидевшая там красивая пожилая женщина молча собрала свое рукоделие и встала, чтобы уйти, но Конон жестом остановил ее.
   - Тебе незачем уходить, милая, - сказал он ласково и, повернувшись к дядюшке Живописцу, пояснил:
   - Моя жена Деметрия. Мы ведем здесь простую жизнь и не соблюдаем городских обычаев. Не понимаю, почему хозяйка дома должна, словно кролик, убегать из собственной комнаты только потому, что к мужу кто-то пришел.
   - Я хочу позаботиться об угощении для наших гостей, - тихим голосом сказала Деметрия и, чуть-чуть улыбнувшись, вышла, но вскоре вернулась в сопровождении служанки, которая несла вино и лепешки.
   - Да ведь это же одна из моих амфор! - воскликнул дядюшка Живописец, радуясь, словно ребенок, и все стали наперебой хвалить изящные фигуры, которыми он украсил эту амфору двадцать лет назад.
   - Мы ведем скромную жизнь, - сказала Деметрия, садясь. - Но мой муж любит, чтобы то немногое, чем мы пользуемся, было самым лучшим.
   "Тонкая похвала", - подумал Алексид и посмотрел на двоюродного деда, который чуть не мурлыкал от удовольствия, удобно расположившись на мягкой подушке, предложенной ему из уважения к его преклонным годам. Но тут глаза Алексида встретились со спокойными серыми глазами Деметрии.
   - Возьми еще лепешку, - сказала она ласково. - Сколько тебе лет? - И, услышав его ответ, вздохнула. - Неужели? Через несколько месяцев и нашему было бы столько же... - И, еще раз вздохнув, она склонилась над своим рукоделием.
   - Наши гости пришли поговорить со мной о празднике. - Голос Конона вдруг снова стал резким. - А теперь, почтенный старец, не скажешь ли ты, сколько вам от меня нужно денег? Последние годы я не интересовался театральными представлениями, но я готов дать столько, сколько требуется. - Спасибо. Ты очень добр, - ответил дядюшка Живописец и с тревогой повернулся к Алексиду. - Э... я поручил моему внучатому племяннику записать главные расходы.
   - Вот список, - сказал Алексид, вынимая свиток из складок хитона. - Двадцать четыре человека хора, причем корифей получает двойную плату. Один флейтист. Ну, а главным актерам платит архонт. Нам повезло с жеребьевкой: все три актера очень хорошие - Дион и...
   - Боюсь, что их имена мне ничего не скажут, - быстро перебил его Конон. - Не помню, когда я в последний раз был в театре.
   - Шесть лет! - внезапно сказала его жена. - Ты ведь знаешь, прошло шесть лет...
   - Читай свой список дальше! - приказал Конон, и лицо его совсем помрачнело.
   Алексид послушно продолжал:
   - Нужны будут еще и костюмы для актеров. Я полагаю... то есть мой дедушка полагает, что их следует сделать попестрее. Поярче. Нужны будут хитоны, плащи, чулки, котурны, маски, накладные животы для толстяков... И еще особый костюм для самого Овода, а потом у нас есть "корова" с двумя людьми внутри...
   - Как вы это сделаете?
   - Ну, ведь есть ремесленники, которые изготовляют актерские маски и все остальное.
   - Больше ничего не потребуется?
   - Это главные. Потом, конечно, могут быть какие-нибудь непредвиденные расходы.
   - Да-да, он записал все, что я ему говорил, - вмешался дядюшка Живописец, решив, что слишком долго оставался в тени.
   - Сколько же на это потребуется денег?
   Алексид назвал цифру, бросив на Конона неуверенный взгляд. К его большому облегчению, тот сказал:
   - Это немного. Не ограничивайте себя понапрасну. Пусть все будет сделано как следует.
   - Ты очень щедр, - сказал дядюшка Живописец.
   - Я ведь не смогу взять свои деньги в могилу, не так ли? Для чего же мне их беречь? - проворчал Конон. - Я велю моему управляющему, чтобы он выдал вам, сколько нужно. А если понадобится еще, дайте мне знать.
   Они встали, и Конон, положив руку на плечо Алексида, сказал дядюшке Живописцу:
   - Ты, наверно, будешь очень занят, а от Афин сюда путь не близкий. Можешь вместо себя посылать внука. Я буду рад его видеть.
   - Спасибо, - с немалым облегчением ответил дядюшка Живописец. - Так, конечно, будет удобнее.
   Солнце уже садилось, когда Конон вышел проводить их и указал тропку, по которой можно было пройти прямо через поля, сильно сократив дорогу. Небо на западе пылало багрянцем, и на этом фоне ели, кипарисы и далекие горы казались совсем черными.
   - А он неплохой человек, если к нему присмотреться, - сказал Алексид, когда они отошли так далеко, что Конон уже не мог их услышать.
   - Я все стараюсь вспомнить, что я такое о нем слышал в давние времена, когда он еще был молод, - пробормотал дядюшка Живописец. - Да-да, вот и его жена тоже... Наверно, это тот самый...
   - Какой "тот самый"?
   - Помнится, один Конон удивил всех, женившись не на молоденькой девушке, а на своей ровеснице - им обоим было уже под тридцать. Они любили друг друга, а не были сосватаны родителями, как это обычно делается.
   - У них были дети?
   - Не могу тебе сказать. Во всяком случае, долгое время детей у них не было - я знаю это потому, что они очень сильно горевали из-за своей бездетности. А что было дальше, сказать не могу.
   - Наверно, все-таки у них был ребенок, - заметил Алексид. - Судя по их разговору.
   - Не знаю, не знаю, - отозвался дядюшка Живописец со стоном, так как его старые ноги уже сильно разболелись от таких непривычных трудов. Однако, когда они приблизились к большой дороге, Алексид получил ответ на свой вопрос. Под темными елями поблескивал в сумерках белый мрамор скромной гробницы. Он сумел разобрать надпись на ней:
   Путник, замедли свой шаг.
   Я, Ликомед, здесь покоюсь,
   Конона сын, осенен зеленью темной ветвей.
   Девять я сладостных лет пробежал по холмам и по долам,
   Ныне же кончен мой бег, ноги недвижны мои.
   - Теперь я припоминаю, - тихо сказал дядюшка Живописец, - он умер от лихорадки. Да, да, так оно и было. Очень его жалко.
   Алексид долгое время шел молча. Теперь он понял, почему Конон шесть лет не был в театре.
   ...Репетиции начались через несколько дней - как только актеры получили списки своих ролей и был нанят хор из двадцати четырех человек. И тут-то Алексид убедился, что именно хор доставит ему больше всего хлопот. Актеры были достаточно опытны, и он не сомневался, что они сумеют декламировать с должной выразительностью и сами придумают много смешных штук. Актеров выло всего трое на семь действующих лиц - младший играл сразу четыре второстепенные роли, - так что можно было не заботиться о том, как размещать из на сцене. Алексиду оставалось только представить из самим себе и надеяться на лучшее.
   Однако с хором дело обстояло по-другому. Хоревты должны были двигаться медленно и размеренно, разделяться на две половины, вновь сходиться и величественной процессией обходить орхестру, и все это требовало большой точности. Флейтист задавал им ритм, но все остальное зависело от того кто готовил представление. Алексид очень быстро понял, что тут требуется настоящая воинская дисциплина. Поддерживать ее было не по силам ни дядюшке Живописцу, ни ему самому. К его огорчению, это стало ясно с первой же репетиции. Хоревты упрямились, исподтишка смеялись над ними, а корифей Главк держался с дядюшкой Живописцем совсем уж дерзко.
   Алексид пришел в отчаяние. Потом он сообразил, что у него есть только один выход: Главка надо любой ценой привлечь на свою сторону, Главк ему очень не нравился, но Алексид понимал его точку зрения: опытному предводителю хора не могло понравиться, что им командует новичок.
   После репетиции Алексид заговорил с ним:
   - Не надо обижаться на моего деда, - сказал он. - Он ведь очень стар.
   - Так стар, что ему нечего было браться за такое дело, - с грубоватой откровенностью ответил Главк. - Не могу взять в толк, как ему удалось написать эту комедию. Сама по себе она неплоха, но он и понятия не имеет, как репетировать с хором. Беда с этими стариками - им ведь правды в глаза не скажешь.
   - Конечно, - вкрадчиво поддакнул Алексид, - это, должно быть, очень неприятно для человека, который, вроде тебя, участвовал во многих представлениях и во всем хорошо разбирается. Но вот что я придумал, Главк! - Что же это?
   - Видишь ли, меня-то он послушает. Так, может быть, ты скажешь мне, как, по-твоему, следует вести эти танцы? А я поговорю с дедом, да так, что он решит, будто все это он сам придумал!
   Главк засмеялся:
   - А ты, как я погляжу, хитрец!
   Однако он даже не догадывался, насколько хитер был план Алексида: выслушивая замыслы Главка, он присоединял к ним свои собственные так искусно, что корифей этого не замечал. Дядюшка Живописец садился подальше от сцены и, когда не мог расслышать, что говорят актеры, начинал яростно размахивать руками. Словно для того, чтобы поберечь свои старые ноги, он посылал к актерам Алексида, и тот высказывал свои мысли, притворяясь, будто исполняет поручение старика.
   На дальнейших репетициях хором не деле управлял Главк, и все пошло гладко. Конечно, говорил себе Алексид, ничего особенного они сделать не сумеют, но, во всяком случае, представление получится не хуже, чем у других. И, значит, победу или поражение ему принесет сама комедия - ее собственные достоинства или недостатки. Ну что ж, да будет так!

   У него теперь почти не было времени видеться с Коринной, но ей не терпелось узнать, как продвигаются репетиции, и в конце концов они договорились встретиться за городскими воротами и вместе пойти в пещеру. Недавно выпал снег, и они с удовольствием несли по очереди теплый горшок с углями.
   - Бр-р-р! - сказала Коринна, дрожа от холода. - Ну ничего, скоро наступит весна.
   - Слишком скоро! До Дионисий осталось только десять дней, а мы еще совсем не готовы.
   Коринна потребовала, чтобы он рассказал ей все подробности - от первого посещения Конана до последней ссоры Главка с флейтистом. А что сказали в мастерской, когда он попросил изготовить корову?
   - Как все это интересно! - воскликнула она. - Счастливец ты, Алексид!
   А вот мне никогда ничего...
   - Ш-ш-ш! - перебил он, хватая ее за руку.
   К этому времени они уже перебрались через вздувшийся Илисс по заиндевелым камням, торчавшим из льдисто-зеленой воды, и приблизились ко входу в пещеру. - Кто-то побывал в нашей пещере!
   Двойной след петлял между олеандрами и обрывался у подножия скалы.
   - Сейчас тут никого нет, - сказала Коринна. - Это след одного человека. Он лазал в пещеру и вернулся. И это случилось до того, как вчера выпал снег.
   - Да, конечно, следы ведь наполовину засыпаны.
   - Ну, так идем же. Это ведь наша пещера!
   Они побежали через каменоломню и забрались в расселину.
   - Подумать только! - сердито сказала Коринна. - Он разводил тут костер. Но нашего хвороста он не нашел. Наложил сырого валежника, так что он даже и не сгорел весь! - И она презрительно расшвыряла носком сандалии обуглившиеся ветки.
   - Погоди-ка! - воскликнул Алексид. - Что это такое?
   Нагнувшись, он поднял узкую полоску опаленной ткани шириной с мизинец.
   - На ней что-то написано!
   Глядя через его плечо, Коринна вслух прочла буквы:
   - ОАНАЕНОПКТЫ... Какая-то бессмыслица, ничего нельзя понять! - закончила она сердито.
   - Нет, они что-то означают, - возразил Алексид. - Только вот что?

14. СПАРТАНСКАЯ ТАЙНОПИСЬ

   - Я знаю, что это такое! - взволнованно сказал Алексид. - Это скитала!
   - Что, что?
   - Письмо на палочке! Так спартанцы сообщают тайные известия.
   - Но как они это делают?
   - Накручивают пергамент или ткань, как вот эта, на палочку виток за витком, словно повязку, а потом пишут то, что им надо, вдоль палочки, и если полоску снять, все буквы перемешиваются, как тут.
   - И прочесть их можно, только если опять накрутить полоску на палочку?
   - Правильно! На ту же палочку или на точно такую же.
   - Но ведь мы не знаем, какая тут была палочка, - огорченно сказала Коринна и растерянно поглядела на зажатую в руке полоску ткани с буквами ОАНАЕНОПКТЫНТЯЫПОЕЙБПТЕИНЛПУРВГЯЧЬЛДИДИ.
   Алексид тем временем осмотрел пещеру, слабо освещенную тусклым зимним солнцем, проникавшим в нее через расселину.
   - Этот человек ночевал здесь. Натаскал целую кучу сухих листьев и папоротника и устроил себе постель. А тут, смотри, намусорил - бросил яичную скорлупу и обглоданную кость.
   - Как он только посмел - в нашей пещере... Послушай, Алексид, как по-твоему, это был спартанский лазутчик?
   - Не знаю. Но он чего-то боялся. А то с какой стати он стал бы ночевать здесь, когда до города рукой подать? Да и ближе можно найти приют в каком-нибудь селении.
   - Если бы мы могли прочесть, что здесь написано!
   - Можно попробовать. Но только надо набраться терпения.
   - Ну, - она вскочила на ноги, - бежим собирать палки: прутья, ветки, сучья, пни...
   - Не говори глупостей! Мы и без палок обойдемся. Попробуй порассуждать сама. Ведь разгадка этой тайнописи совсем не трудна, хоть тупоголовые спартанцы и воображают, будто придумали невесть что.
   - Наверно, я тоже тупоголовый спартанец, - смиренно призналась Коринна.
   - Ну уж нет! Подумай немножко.
   - Вот я думаю и думаю...
   Алексид взял первую попавшуюся ветку потолще и два раза обернул вокруг нее полоску ткани.
   - Это я только для примера, - сказал он. - Посмотрим, сколько букв расположится вокруг палки. Семь. Значит, будь это та самая палка, за первой буквой шла бы восьмая, а за ней пятнадцатая...
   - ОПМ... Не слишком-то многообещающее начало!
   - Это просто значит, что надо пропускать не семь букв, а больше или меньше. Если, конечно, тут нет еще какой-нибудь уловки. При таких мелких буквах промежуток не может быть равен ни двум, ни трем, ни даже четырем буквам...
   - Таких тоненьких прутьев просто не бывает?
   - Вот именно. Нет, он должен быть больше пяти, но меньше двенадцати, если только полоску не накручивали на древесный ствол.
   - Так, значит, - весело сказала Коринна, - нам надо только посчитать буквы по-разному, пока мы не найдем правильное сочетание?
   Алексид кивнул.
   - Мы знаем, что это, во всяком случае, не седьмые буквы. Давай так: ты отсчитай шестые и меньше, а я попробую восьмые и больше.
   Они расправили полоску и принялись глухо бормотать, словно колдуя. Но скоро Алексид испустил радостный возглас.
   - Замолчи! - возмутилась Коринна. - Ты меня сбил.
   - Ничего! Я уже нашел. Надо читать восьмые буквы. Вот смотри. - С этими словами он взял сучок и написал буквы на песке в углу:
         ОАНАЕНОП
         КТЫНТЯМП
         ОЕЙБПТЕИ
         НЛПУРВГЯ
         ЧЬЛДИДИ
   - Опять Гиппий! - воскликнула Коринна.
   - Да, - мрачно ответил Алексид, читая столбики сверху вниз. - "Окончательный план будет принят в доме Гиппия".
   - План чего?
   - Вот это мы и должны узнать.
   Алексид вспомнил все подозрения, которые мучили его почти год назад.
   Он не сомневался, что их находка как-то связана с незнакомцем, которого он заметил на скачках с факелами и чью статую видел затем в мастерской Кефала.
   - Это какой-то заговор, уверенно сказал он. - Гиппий, несомненно, сообщник Магнета. Говорят, Магнет последнее время жил в Спарте, а это спартанская тайнопись. Видишь, как тут все подбирается одно к одному? В пещере ночевал либо сам Магнет, либо его гонец к Гиппию. Меня очень тревожит этот "окончательный план". Они задумали что-то недоброе.
   - Захватить власть в Афинах?
   Алексид кивнул.
   - И это будет уже не первая такая попытка. Они попробуют свергнуть демократию, как это может у них получиться. Но, наверно, им обещали помощь спартанцы. Спарта была бы рада уничтожить нашу демократию.
   - Кому мы должны сообщить об этом? - деловито спросила Коринна.
   - В том-то и трудность. - Алексид досадливо крутил в руке полоску с буквами. - Вот единственное наше доказательство. А оно ведь немногого стоит. В прошлый раз Лукиан все рассказал своему дяде, но Совет только высмеял эти подозрения. Значит, нам надо найти какие-то более убедительные доказательства, а уж потом сообщать им.
   - Ты расскажешь Лукиану?
   - Мне кажется, ему надо рассказать. Он ведь один раз уже помогал мне.
   Не знаю, что он скажет теперь.
   - Ну, одно он, во всяком случае, скажет непременно: "Не рассказывай ничего этой девчонке. Ей незачем совать нос в наши дела!" - обиженно сказала Коринна.
   - Не думаю, - поколебавшись, ответил Алексид, но про себя согласился с ней.
   - Вы с Лукианом уже сделали все, что могли, - настаивала Коринна, - а много ли было толку? Вы следили за Гиппием и ничего не узнали. Да и что можно было узнать на улице? Тут говорится, что все должно произойти у него в доме, а как вы туда попадете?
   - Ну, мы могли бы... могли бы как-нибудь туда пробраться... или придумать еще что-нибудь.
   - "Или еще что-нибудь"! - насмешливо передразнила Коринна. - А девушку, которая может войти туда совершенно открыто, не возбудив никаких подозрений, мы в помощницы брать не хотим! Пусть не сует носа в наши дела...
   - Я не понимаю, о чем ты говоришь.
   - На следующей неделе перед самыми Дионисиями Гиппий устраивает еще один пир. И он пригласил всех своих влиятельных друзей. Вряд ли они попытаются захватить власть до тех пор. Наоборот, этот пир, наверно, и устраивается для того, чтобы они приняли свой "окончательный план"...
   - Может быть! Я попробую забраться в дом Гиппия, спрячусь там и подслушаю...
   - Перестань ребячиться, Алексид! - довольно грубо перебила его Коринна. - Это ведь не игра. Или, по-твоему, они не станут принимать никаких предосторожностей? Но, конечно, если ты хочешь, чтобы тебе перерезали глотку... В этот вечер вход в дом Гиппия непрошенным гостям будет заказан. Если и вправду там соберутся заговорщики, чтобы в последний раз все обсудить, то уж они позаботятся о том, чтобы там не было никого, кроме своих. Неужели та не понимаешь, что единственными посторонними там будут девушки - безмозглые дурочки, которые годятся только на то, чтобы осыпать гостей розами и развлекать их танцами? Или, - закончила она многозначительно, - игрой на флейте.
   - Что?! - с удивлением и испугом воскликнул Алексид. - Не хочешь же ты...
   - Почему бы нет - ради благой цели? - решительно ответила Коринна. И не пугайся, пожалуйста. Со мной ничего плохого не случится. А если, - тут она засмеялась своим беззвучным смехом, - веселье станет чересчур уж буйным, я пожую чесноку, и никто на подойдет ко мне ближе чем на два шага. - Но все-таки... - хотя Алексид не смог удержаться от улыбки, представив себе, как гости шарахаются от благоухающей чесноком Коринны, ее план ему очень не нравился, и он попытался найти какие-нибудь возражение. - Если это будет встреча заговорщиков, то на ней не будет ни танцовщиц, ни флейтисток.
   - Нет, будут, - возразила она. - Ведь это же пир, а Гиппий всегда заботится о том, чтобы его гостей развлекали музыкой и танцами. Если он вдруг решит обойтись без них, могут возникнуть подозрения, и он это отлично понимает. Наоборот, веселье наверняка будет шумнее обычного, чтобы заговорщики могли незаметно шептаться по углам. Да и о чем мы спорим? Он ведь уже говорил с матерью и отдал все распоряжения. - Коринна встала и отряхнула одежду. - Пора идти, а то нам придется перебираться через реку в темноте. Я, как приду домой, сразу скажу, что передумала и пойду вместе с танцовщицами. - Она весело засмеялась. - Вот мать обрадуется!

   Однако, по мере того как день пира приближался, решимость Коринны слабела. Ей была противна мысль, что она должна будет развлекать пьяных гостей Гиппия. Ее бросало то в жар, то в холод, когда она думала о том, как гости будут разглядывать ее и высказывать свое мнение о ее наружности и игре, даже не понижая голоса. Детство, проведенное в стенах харчевни, многому научило Коринну и показало ей жизнь не с самой светлой ее стороны. Только гордость мешала ей отступить. Нет, она сдержит слово, твердила себе Коринна, но только бы скорее все это осталось уже позади! Неужели день пира никогда не придет!
   Алексиду было легче. У него находилось достаточно всяких других занятий. Шли последние репетиции комедии. Он метался между театром и мастерской масок, он вытаскивал дядюшку Живописца из гончарни, куда тот постоянно стремился улизнуть, чтобы провести несколько спокойных часов, чуть ли не каждый день он отправлялся в загородный дом Конона, потому что Конон вдруг заинтересовался комедией и требовал, чтобы ему подробно сообщали, как идут репетиции. С Коринной он почти не виделся, да и во время этих редких встреч они успевали обменяться только двумя-тремя словами. Она даже воскликнула в шутливом огорчении:
   - Ох уж эти мне поэты! Посмотреть на тебя, так подумаешь, что на свете нет ничего важнее твоей комедии. О том, что государству грозит опасность, помню как будто только я!
   Алексид недоуменно посмотрел на нее, а потом сказал с улыбкой:
   - А ведь ты почти права. Странно, до чего важным представляется человеку его собственное дело. Знаешь, какая мысль первой пришла мне в голову, когда мы прочли спартанскую тайнопись?
   - Конечно, знаю, - засмеялась она. - "Милосердные боги, пусть заговорщики подождут, пока не кончится представление моей комедии!"
   - Да, боюсь, что это так и было. Ты чересчур хорошо меня знаешь!
   - Ты не виноват. Так уж созданы поэты.
   - Просто стыдно становится за собственное себялюбие, - сказал он огорченно. - Я ведь начал писать "Овода", чтобы помочь Сократу. А теперь я об этом почти и не вспоминаю. Я думаю только о том, чтобы комедия понравилась зрителям.
   - Но что же тут плохого? Чем больше она им понравится, тем лучше будет для Сократа.
   - Если бы так! - ответил он с жаром. - Мне страшно подумать, что с ним случится что-нибудь плохое. А этот заговор может навлечь на него еще худшую беду.
   - Почему же?
   - А потому, что он не хочет становиться ни на чью сторону. Он обличает то, что считает ошибками сторонников демократии, хотя и их противников тоже не щадит. Так что и те и другие, вместо того чтобы уважать его за беспристрастность, видят в нем досадную помеху. Если дело дойдет до вооруженной схватки... - Алексид умолк, не желая договаривать свою мысль. Он достаточно слышал о том, что в такие времена даже греки забывают о благородстве и великодушии.
   Через два дня Коринна собиралась на пир к Гиппию, в большой дом, который он унаследовал от своего отца, Эвпатрида, расположенный недалеко от холма Ареопага. Она горячо пререкалась с матерью.
   - Я этого не надену! - решительно заявила она, когда Горго принесла ей новый хитон.
   - Что ты еще выдумываешь! - удивилась Горго, пропуская прозрачную серебристую ткань между мозолистыми пальцами. - Да это же настоящая косская работа! Легче паутинки.
   - Вот именно, - ответила Коринна, упрямо выставив подбородок. - А я не муха.
   - Ну, если тебе хочется выглядеть замарашкой, дело твое. А в твои-то годы я бы глаз дала себе выколоть за такой вот наряд. Все танцовщицы оденутся так, но тебе, конечно, надо быть ни на кого не похожей!
   Новая ссора вспыхнула из-за румян и белил. Коринна охотно позволила завить свои темные волосы и уложить их в затейливую прическу; не стала она спорить и когда Горго обрызгала ее благовониями из маленького алебастрового сосуда, хотя и улыбнулась, вспомнив про тайно запасенный чеснок. Но, когда Горго потребовала, чтобы она натерла лицо свинцовыми белилами, наложила румяна на щеки и подвела сажей брови, как делали все другие танцовщицы и флейтистки, она отказалась наотрез.
   - Может, мне еще покрасить волосы или нацепить парик? - насмешливо спросила она.
   - А зачем, деточка? Волосы у тебя и без каски хороши. А вот глаза не мешало бы подвести да щеки нарумянить...
   - По-моему, ты воображаешь, что я военный корабль, который надо раскрасить на страх врагам!
   - Я ведь только хочу, чтобы ты выглядела покрасивей, - обиженно ответила Горго. - Рядом с остальными ты покажешься просто бледным заморышем - при светильниках-то. Да на тебя никто и внимания на обратит! "Вот и хорошо!" - подумала про себя Коринна, а вслух сказала, стараясь утешить мать:
   - Нельзя мне краситься. Сама сообрази: когда я долго играю на флейте, мне всегда становится жарко, да еще среди такой толпы! Значит, я вспотею, и вся твоя краска потечет - хороша я тогда буду, нечего сказать!
   В конце концов Горго отказалась от мысли сделать естественный румянец дочери еще более ярким, и Коринна отправилась в дом Гиппия в своем шафраново-желтом хитоне, совсем затерявшись в толпе накрашенных и разряженных танцовщиц.

15. В ДОМЕ ГИППИЯ

   Пир удался на славу, как бывало всегда, когда хлопоты брала на себя Горго. Невысокие столы с остатками цыплят, фазанов, перепелов, устриц, угрей и других лакомых кушаний, изготовленных и украшенных ею по всем правилам сиракузской кухни, были вынесены из зала. Рабы быстро подмели пол и подали гостям воду для омовения рук, а затем вновь поставили между ложами столы, на этот раз ломившиеся под тяжестью блюд с фруктами, соленым миндалем, всяческими сладостями и сырами. Внесены были и амфоры с вином - красным, белым и желтым, - и с чистой водой, с которой его смешивали в больших кратерах.
   Гиппий стоял среди своих гостей, высоко подняв чашу с вином, готовый выплеснуть из нее несколько капель в честь богов, как того требовал обряд. Коринна, заглядывая в дверь, подумала, что он как будто очень доволен и пиром и самим собой. Его пышные локоны были, наверно, как и ее собственные, еще совсем недавно накручены на горячий прут. Когда он изящными жестами указывал рабам, что делать, на его пальцах вспыхивали драгоценные перстни.
   - Эй, музыку! - крикнул он, и она послушно поднесла к губам свою флейту.
   Гости хором затянули старинную песню, знаменовавшую, по обычаю, начало второй половины пира. Едва они умолкли, как Гиппий произнес: "Да будет нам ниспослана удача!" - и совершил жертвенное возлияние, а затем, перебивая шум разговоров, воскликнул:
   - А теперь, любезные друзья, кого вы избираете председателем пира?
   - Гиппия! - раздался хор голосов.
   Покраснев от удовольствия, польщенный хозяин дома ответил:
   - Я готов, если таково ваше желание! Решаю же я так: сегодня мы пьем три к двум - три части воды на две части вина - и начинаем с красного хиосского. Вы согласны? Так наливайте же чаши, и пусть зазвучит музыка!
   - Это он нам, пчелка, - раздался над ухом Коринны хрипловатый шепот.
   - Идемте, девушки.
   Играя веселую мелодию, Коринна стояла у дверей, пока мимо нее одна за другой проплывали танцовщицы в серебристых одеяниях. Затем, подавив невольный трепет, вошла и она.
   После прохладного дворика пиршественный зал показался ей очень жарким. Кое-кто из гостей спустил с плеч хитоны, их обнаженные по пояс тела блестели от пота, лица побагровели, а венки на головах уже поблекли и увяли.
   "И вот это-то, - подумала Коринна, отходя в самый угол и стараясь стать как можно незаметнее, - и вот это-то "лучшие" люди Афин! У нее было достаточно времени, чтобы хорошенько все рассмотреть. Играть ей приходилось с перерывами; когда чаши вновь наполнялись вином, музыка и танцы прекращались. Постепенно эти перерывы стали все больше затягиваться. Некоторые гости предпочитали болтать с танцовщицами, а не смотреть на них. Председателю пира Гиппию уже не удавалось добиться общей тишины, и гости постепенно разбились на несколько оживленно беседующих групп. Коринна решила, что от тех гостей, которые шутят с танцовщицами, она не услышит ничего интересного, - наблюдать следует за теми, чьи лица серьезны и чьи чаши уже давно не осушаются.
   Она заметила, что Гиппий переходит от группы к группе, перебрасываясь несколькими словами с каждой из них. Собственно говоря, так и должен был вести себя хозяин, однако Коринне показалось странным, что он не подходит к тем гостям, которые собирались вокруг танцовщиц. Кроме того, судя по выражению его лица и по тому глубокому вниманию, с каким его слушали, он не просто старался занять своих друзей приятной беседой.
   Коринна уже не сомневалась, что именно сейчас Гиппий прямо у нее на глазах выполняет задуманное - отдает последние распоряжения своим сообщникам.
   Она любой ценой должна услышать, что он им говорит! Но как? Гиппий вел себя очень осторожно. Хотя вино разбавлялось сегодня мало, никто как будто не опьянел; правда, гости шутили, поддразнивали танцовщиц, кидали друг в друга изюмом и орехами, но все это было лишь притворством. На самом же деле здесь происходило зловещее собрание заговорщиков.
   Только один раз Коринне удалось расслышать слова, которые могли иметь важное значение.
   - ...Гиппий спросит его при встрече.
   - Да, но когда они встретятся?
   - В ночь накануне Дионисий. Ему опасно приходить в город, поэтому Гиппий отправится к нему сам.
   - Вмешался третий голос:
   - Я все-таки опасаюсь Совета Пятисот. Если они...
   - Не беспокойся. Мы найдем ответ для них. Гиппий же сказал нам: в опочивальне его супруги!
   Раздался хохот, и даже на самых серьезных лицах появилась улыбка. Коринна ничего не могла понять. В этих словах она не увидела ничего смешного. И вдруг она вспомнила: ведь Гиппий не женат! Однако это только еще больше сбило ее с толку.
   Она вытянула шею, стараясь расслышать как можно больше, как вдруг, распространяя приторный запах благовоний, к ней подошел сам Гиппий. Она вздрогнула - а вдруг он догадался!
   - А, флейтисточка! Дочка Горго? Так, значит, ты наконец решила осчастливить нас своим искусством?
   - Да, - пробормотала она.
   - Прекрасно! Играла ты очень неплохо. Немного позже подойди к моему столу, и я научу тебя пить вино. Я хочу поболтать с тобой. Но пока я должен позаботиться о моих гостях.
   Он ущипнул ее и отошел, а Коринна стала пунцовой - не от боли, конечно, а от негодования.
   Некоторое время она сидела неподвижно, чувствуя себя очень несчастной. Пока ей удалось узнать только одну полезную вещь: накануне Дионисий Гиппий должен встретиться с кем-то за стенами Афин - вероятнее всего, с Магнетом. Не слишком-то много! И уж ради этого одного, конечно, не стоило переносить столько неприятностей. Может быть, уйти сейчас же и рассказать об этом Алексиду, сознавшись, что она не дождалась конца пира? Ведь даже если она и останется, ей вряд ли удастся подслушать еще что-нибудь интересное.
   Вдруг глаза ее загорелись. Какая удачная мысль! Что за тайна связана с несуществующей супругой Гиппия, а вернее, с ее опочивальней? Ведь комната-то эта существует, раз в ней можно найти "ответ" на что-то.
   Гиппий холостяк и, значит, не пользуется главной спальней дома. Уверенность Коринны росла с каждым мгновением: конечно, одно из тех доказательств, которые она ищет, находится в этой комнате наверху. Только бы ей удалось пробраться туда, и тогда у нее будет полное право уйти с этого противного пира! А если Гиппий позже хватится ее и мать начнет утром браниться, можно будет придумать какое-нибудь оправдание, - например, что ей стало дурно от духоты...
   Приняв это решение, она подождала, чтобы Гиппий повернулся к ней спиной, и тихонько выскользнула из зала.
   Ночной воздух обжег ее разгоряченное лицо, но как приятно было вдыхать его свежесть после приторных запахов благовоний и вина! Дворик был полон рабов; кутаясь от холода в плащи, они дожидались с фонарями, чтобы проводить домой своих господ. Коринна заметила, что засов на большой входной двери задвинут. Как же ей удастся незаметно уйти отсюда?
   Сняв сандалии, она стала осторожно взбираться по лестнице на второй этаж, где находились спальни и помещение для рабынь. Наверху горел один светильник, но и в его неверном мерцающем свете можно было рассмотреть богато украшенную дверь главной спальни. Сердце Коринны бешенно забилось, и она тихонько потянула за ремешок щеколды. Внутри послышался легкий стук поднявшейся щеколды, но дверь не отворилась. Она была заперта: прямо перед глазами Коринны чернела пустая замочная скважина.
   - Эй... кто там? - донесся с лестницы грубый окрик.
   Коринна в ужасе оглянулась. Путь вниз был прегражден, но рядом уходили вверх еще ступени, и она побежала по ним. Позади слышался топот обутых в сандалии ног.
   Коринна очутилась на плоской крыше. Небо было усыпано звездами, но луна еще не взошла. Вон то бледное пятно, должно быть, Акрополь, а вот тут, у самой стены дома, вздымается крутой склон холма Ареопага.
   - Ты что это тут делаешь? - крикнул ее преследователь. - Воровать вздумала? Знаю я вас, бродяжек!
   Коринна, повернувшись лицом к поднявшемуся на крышу рабу, молча пятилась, пока не коснулась спиной парапета. Что-то защекотало ее руку - она оглянулась и увидела мохнатую вершину молодого кипариса. Коринна посмотрела вниз. Какое счастье! С этой стороны дом почти упирается в холм и стена не такая высокая.
   Коринна бросила на землю флейту и сандалии и без колебаний кинулась в колючие объятия кипариса. Несколько страшных мгновений дерево качалось, сгибалось, словно стараясь сбросить, девушку, царапало ее и отталкивало ветвями. Она скользила по стволу, срывалась, снова хваталась за сучья и наконец, оглушенная, вся в крови, упала на землю. Кто-то выпрыгнул из мрака и помог ей встать.
   - Ты не ушиблась? - спросил знакомый голос.
   - Алексид! - Она чуть не заплакала от радости и облегчения.
   - Я бродил тут весь вечер, - сказал он хрипло. - Очень боялся за тебя. Но, если ты не очень ушиблась, нам лучше поскорее уйти.
   - Во что превратилось мое бедное платье! - сказала она жалобно, ощупью разыскивая свои сандалии, и Алексид понял, что если она и ушиблась, то не очень больно.

   На следующее утро они обсудили случившееся более спокойно. Алексид был так занят последними репетициями, что не мог выбраться в пещеру, и они договорились встретиться на лестнице, ведущей на вершину Акрополя. По ней непрерывно сновали люди, торопившиеся в Парфенон и другие храмы или возвращавшиеся оттуда, и никто не обращал внимания на юношу и девушку, которые, опершись на парапет, серьезно беседовали вполголоса.
   - Они что-то задумали, это верно, - сказала Коринна. - Ты должен сообщить об этом кому там полагается.
   - Я знаю. - Он стиснул кулаки и тревожно нахмурился. - Но только как их убедить? Ну посуди сама, какие у нас есть доказательства?
   - Ах, вот как? Сразу видно, что тебя не было вчера в зале у Гиппия.
   Это просто в воздухе носилось.
   - Так-то оно так... однако в зале не было не только меня, но и членов Совета Пятисот, и архонта-басилевса, и даже дяди Лукиана, и они не знают, что там носилось в воздухе. Чтобы обратиться к ним, нам нужны доказательства. А что у нас есть? Тряпка с тайнописью. Мы-то ее разобрали, а вдруг они решат, что читать ее надо совсем по-другому?
   - Если человеку объяснить, как читается эта тайнопись, а он не поверит, значит, он просто не хочет верить.
   - В том-то и дело. Кое-кто из членов Совета может и не захотеть поверить.
   - Но почему же?
   - Их же пятьсот человек! Неужели ты думаешь, что среди них не найдется друзей Гиппия? Если бы мы могли представить веские доказательства, Совету волей-неволей пришлось бы принимать меры. А так эти сторонники Магнета поспешат нас высмеять. Постарайся же понять, как может взглянуть Совет на наш рассказ. Что для них слова какого-то безбородого юнца и девушки, да еще к тому же не афинской гражданки? Если нам не поверят, это может плохо кончиться для тебя и твоей матери - на вас наложат штраф, а то и изгонят.
   - Я думала об этом, - устало сказала Коринна. - Это будет последней каплей. Мать и так на меня зла. - Она откинула темные кудри, которые ветерок, дувший с вершины холма, сбрасывал ей на глаза. - Одним только богам известно, почему я тревожусь за судьбу Афин. Будет ли власть над ними принадлежать демократии или тирану, я-то все равно останусь презираемой чужеземкой!
   Алексид не обратил внимания на ее вспышку. Он пытался привести свои мысли в порядок, как учил его Сократ.
   - Какие у нас есть доказательства, кроме этой тряпки? Несколько слов, которые ты услышала вчера. И ведь никто даже не назвал Магнета. О том, что Магнет замешан в заговоре, мы можем только предполагать... это всего лишь наша догадка.
   - Но ты же видел его на скачках! Вместе с Гиппием!
   - Да, я так думаю. Я в этом даже совершенно уверен. Но доказать этого я не могу. К тому же скачки были почти год назад, а мне и тогда никто не поверил.
   - Но они же вчера упоминали про Совет Пятисот!
   - Конечно. Говоря о делах государства, нельзя не упомянуть про Совет Пятисот. И ведь они не сказали ничего подозрительного или противозаконного - о том, что они собираются их всех убить, например.
   - Они и на это способны. А то, что они говорили про опочивальню, подозрительно. И она была заперта, не забудь.
   - Ну и что тут такого? Гиппий не женат, и этой комнатой никто не пользуется. Я говорю то, что ответят члены Совета, - поспешно пояснил Алексид, заметив, что Коринна обиженно нахмурилась. - А если они даже решат осмотреть эту комнату, будь уверена, что тайные друзья Гиппия в Совете успеют его предупредить. Когда эту дверь откроют, тот, кто там скрывается, или то, что там спрятано, будет уже где-нибудь в безопасном месте.
   - Значит, я вчера только напрасно потратила время!
   - Вовсе нет. Ты узнала еще одну очень важную вещь. В ночь пред Дионисиями Гиппий должен с кем-то встретиться - с Магнетом, конечно. До Дионисий остается четыре дня. А пока ничего страшного не случится, это ясно. Накануне праздника я буду следить за Гиппием.
   - И пойдешь за ним?
   - Да. И, если удача будет на моей стороне, я увижу, с кем он встретится, и смогу сообщить Совету нечто определенное.
   - Я пойду с тобой...
   - Ни в коем случае! - твердо сказал Алексид. - Если человек заметит позади себя тень, это его не смутит, но если их окажется две, то он, пожалуй, удивится. Нет, говоря серьезно, ты сделала уже достаточно, и теперь моя очередь. А одному мне будет легче.

ПРОДОЛЖЕНИЕ